недовлюбившиеся люди недорастраченным теплом могли бы обогреть кварталы недопостроенных домов
Давай, спроси меня, сколько раз за неделю я перехожу дорогу на красный,
в каком классе перестала бояться слова «опасный»,
как научилась смеяться в глаза тем, кто бьет меня по лицу.
Все претензии мать советует переадресовать моему отцу,
мол, все дурное, что есть во мне, исключительно от него,
а ее — разве что только глаза, подслеповатые и зеленые.
Я вообще не из тех, кому нравится быть влюбленной
во что-то, не заслуживающее прилюдной казни;
да каждый второй глядит на меня с неприязнью:
злая, жестокая, язык за зубами не держит,
говорит, что думает или совсем не думая,
язвительная, вульгарно грубая,
а еще работает с текстом,
да что там с текстом, еще и с детьми!
(Дети, кстати, тащатся от манеры преподавания,
ну, вы знаете, такой, что на грани фола:
подстебать, разозлить, но вывести на результат).
Почти шесть лет назад я выхватила аттестат
из рук директора и ушла с выпускного,
так ни с кем и не выпив, никому ни в чем не признавшись,
и никого почти с тех пор и не видела, кстати.
Что до итогов — «красный» диплом и работа в университете
с другой стороны от студентов,
с другой стороны от преподов —
когда видишь недостатки и тех, и других
и больше всего на свете мечтаешь развидеть.
Не переношу глупости ни в одном из видов —
начиная с «революция была в двенадцатом»,
продолжая «Курганской государственной думой»,
завершая «ну, что, так теперь ты за меня наконец-то выйдешь?»
Ну, конечно,
нет.
Я перестаю общаться с людьми, которым что-то не нравится,
хожу в кино с сыном экс-любовника, потому что ребенку не с кем,
промываю ссадины тем, кто приходит с перекисью и ваткой,
бронирую номера в семейной гостинице тем, кто приезжает в соплях и с разъебанным сердцем.
В моих ушах стучат децибелы и килогерцы,
но успокаивает один только белый шум.
Подкуривая на светофоре, угадайте, какого цвета,
достаю телефон и не гнущимися от мороза пальцами
снимаю блок и со всем мне присущим тактом
пишу смс: «Ну, привет.
Ты как там?»
в каком классе перестала бояться слова «опасный»,
как научилась смеяться в глаза тем, кто бьет меня по лицу.
Все претензии мать советует переадресовать моему отцу,
мол, все дурное, что есть во мне, исключительно от него,
а ее — разве что только глаза, подслеповатые и зеленые.
Я вообще не из тех, кому нравится быть влюбленной
во что-то, не заслуживающее прилюдной казни;
да каждый второй глядит на меня с неприязнью:
злая, жестокая, язык за зубами не держит,
говорит, что думает или совсем не думая,
язвительная, вульгарно грубая,
а еще работает с текстом,
да что там с текстом, еще и с детьми!
(Дети, кстати, тащатся от манеры преподавания,
ну, вы знаете, такой, что на грани фола:
подстебать, разозлить, но вывести на результат).
Почти шесть лет назад я выхватила аттестат
из рук директора и ушла с выпускного,
так ни с кем и не выпив, никому ни в чем не признавшись,
и никого почти с тех пор и не видела, кстати.
Что до итогов — «красный» диплом и работа в университете
с другой стороны от студентов,
с другой стороны от преподов —
когда видишь недостатки и тех, и других
и больше всего на свете мечтаешь развидеть.
Не переношу глупости ни в одном из видов —
начиная с «революция была в двенадцатом»,
продолжая «Курганской государственной думой»,
завершая «ну, что, так теперь ты за меня наконец-то выйдешь?»
Ну, конечно,
нет.
Я перестаю общаться с людьми, которым что-то не нравится,
хожу в кино с сыном экс-любовника, потому что ребенку не с кем,
промываю ссадины тем, кто приходит с перекисью и ваткой,
бронирую номера в семейной гостинице тем, кто приезжает в соплях и с разъебанным сердцем.
В моих ушах стучат децибелы и килогерцы,
но успокаивает один только белый шум.
Подкуривая на светофоре, угадайте, какого цвета,
достаю телефон и не гнущимися от мороза пальцами
снимаю блок и со всем мне присущим тактом
пишу смс: «Ну, привет.
Ты как там?»