недовлюбившиеся люди недорастраченным теплом могли бы обогреть кварталы недопостроенных домов
Здравствуй, дорогой читатель! Мы тебе уже рассказывали, что принимаем участие в фестивале русского языка. Ты видел наши газеты. Теперь ещё почитай наше эссе. Его сочинял коллективный мозг редколлегии в лице редактора, ответственного секретаря, корректора, верстальщика и дизайнера. Мы серьёзно.
Так получилось, что готовя для фестиваля газеты, мы совершенно про это эссе забыли. То есть пообещали друг другу, что напишем, но дедлайн почему-то себе не поставили, и опять загнали себя в цейтнот. В общем, как в любой нормальной редакции иногда бывает.
Ты, вероятно, удивишься, дорогой читатель, но сегодня мы решили поговорить о влиянии СМИ на русский язык. Тема, надо признать, весьма своеобразная. Пока не сядешь и не начнешь чего-то на неё писать, мыслей в голову вообще не приходит. Поэтому, сидя перед монитором в поздний час, редакция много курила, много пила кофе и материлась.
Дело в том, что структурировать свои мысли о том, как пресса и медиа влияют на своего потребителя, нежели непосредственно на язык, намного проще. После долгих обсуждений мы пришли к выводу, что всё-таки влияем на язык опосредованно, именно что через свою аудиторию, через каждого конкретного зрителя, слушателя и читателя. Чтение художественной литературы стало менее массовым, чем в Советской России. Поскольку журналистика и публицистика предполагает оперативный отклик на факты и события действительности, именно журналистские материалы являются тем доступным образцом правильной речи, на который в постсоветский период стали ориентироваться русскоговорящие. Именно из-за того, что языку СМИ многие сейчас подражают, в речь как функционирование языка в процессе общения стали проникать достаточно интересные явления.
Для пишущего человека не секрет, что журналистика — это не только творчество. Мы, как и многие наши коллеги, прекрасно понимаем, что работа в редакции — это тяжелый производственный труд, это фабрика новостей. Естественно, для ускорения процесса создания материалов, особенно информационных, стали использоваться различные клишерованные конструкции. Они ведь облегчают жизнь не только коммуникантам, но и приёмникам информации, значительно упрощая восприятие сообщения. С другой же стороны все эти «работают в обычном режиме», «в связи с инцидентом будут приняты меры», «ответственность за преступление взяли на себя» и другие часто встречающиеся в текстах новостников фразы делают речь штампованной. И если в некоторых жанрах нельзя избежать стандартизации, подчиняясь требованию лаконичности, то в прочих стереотипность воспринимается аудиторией не как стилевая черта публицистического стиля, а как тенденция в использовании лексико-синтаксических средств — то есть как образец. Именно из-за этого в обстановке неформального общения среднестатистических взрослых людей, как правило, не близко знакомых, время от времени мелькают языковые модели, не соответствующие речевой ситуации: «Девочка, ты по какому вопросу плачешь?».
Близко стоит и вопрос о лексике, используемой в медиасреде. Журналист как никто другой должен обладать широким словарным запасом: в противном случае его тексты становятся блёклыми, однотипными, скучными. В целом, неинтересными и заведомо проигрышными. Так что вовсе не удивительно, что в журналистских произведениях в бой за внимание читателя идут резервы общеупотребительной лексики, а также слова, проникающие из научного и официально-делового стиля (этому, как мы уже определили, способствует стандартизация речи). Важную роль играют слова общественно-политического содержания (Президент, командная система, тандем) и политический новояз (единороссы, мгеровцы), термины экономической (приватизация, девальвация рубля, либерализация цен), научно-технической и производственно-технической сфер (эргономичный, гидроакустика, антивещество), спортивные термины (пенальти, офсайд, тулуп) и лексика шоу-бизнеса (релиз, райдер, саундчек). С одной стороны всё это способствует повышению осведомленности аудитории о происходящем в конкретной сфере жизни общества и заставляет не до конца понятое позже уточнить в справочнике, в том числе и непонятные слова (в этом месте наш дизайнер обиделся и вышел из кабинета, потому что с его требованием использовать глагол «погуглить» никто не согласился). С другой же стороны это может подействовать совершенно противоположным образом. Желание использовать «красивое слово» (и зачастую иностранное), значение которого мыслится как якобы понятное, вместо более простого (например, «рандомный порядок» вместо «случайный», «экзекуция» вместо «исполнение наказания»), неизбежно влечет за собой вероятность ошибки употребления. И, казалось бы, будь проще и всё такое, ан нет. Погоня за красивостью.
Напрямую, кстати, на русский язык действует активное использование в публицистике иноязычных префиксов (приставок) типа экс-, а-, анти-, нео-, квази-, ультра- (экс-премьер, аморальный, антинародный, неонацизм, квазигосударство, ультраконсервативный) и других, а также постфиксов (суффиксов) -изм, -ость, -ство, -ист (валюнтаризм, латентность, суперменство, экстремист). И тут опять же разговор про что такое хорошо и что такое плохо. Казалось бы, слов-то становится больше, живи да радуйся. Но нет же. Мы не можем радоваться, когда речь идёт о родном языке (тут дизайнер, заглянувший в кабинет услышал полное патетики высказывание и снова скрылся из виду). Есть, к примеру, в английском языке замечательный суффикс -able, служащий для образования прилагательных. Чем он, спрашивается, хуже других иностранных аффиксов? Благодаря нему, к примеру, появилось в интернетах слово «обнимабельный», которому мы попробовали найти адекватный истинно русский синоним, но не нашли. И слово-то в общем милое, тёплое и душевное, но для неподготовленного уха и глаза весьма экстравагантное. Ну или тот самый глагол «погуглить» (англ. — to google) — искать в поисковой системе Google. Чем он плох? Ведь язык стремится к сжатости, а одно слово явно выигрывает у пяти слов? Редакция осталась в замешательстве.
На этом этапе написания нашего редакционного эссе вернулся дизайнер и принёс с собой интересную мысль про языковую игру: мол, намеренное нарушение норм речевого поведения вызывает смех. Мы с ним, конечно, дружно согласились. Но мы были бы не мы, если б сразу не стали анализировать этот тезис. Психологической основой языковой игры является эффект обманутого ожидания. Но чтобы ожидание было обманутым, необходимо, чтоб оно изначально хотя бы было. Сюда же и аллюзии — без знания прецедентных текстов их использование просто не сработает. И опять же умный и желающий учиться читатель обратится к первоисточнику (да-да, погуглит) — а не жаждущий знаний к первоисточнику обращаться не станет, пропустив интереснейший приём текстообразования по параллельной плоскости. И вроде бы мы же учим своего читателя, мы стараемся дать ему больше информации, чем у него есть, чтоб ему было с нами интересно, чтобы он от коммуникации с нами не отказывался. И совершенно другой вопрос — что нужно изначально обладать достоверной и точной информацией, чтобы ею иметь полное моральное право делиться. И мы, конечно, не об обязательной верификации фактов.
Русский язык вообще богат на вариантные формы. Иногда они равноправны (как пара «хабаровец — хабаровчанин»), иногда обусловлены стилистически («полощет — полоскает»). Ещё бывает, что младшая норма, уже закреплённая в словарях вполне себе официально, звучит и в бытовом разговоре убийственно для уха, а уж когда в СМИ — вообще хочется на себя руки наложить. Это мы про «договорА», «корректорА», «редакторА». Ну серьёзно. И ещё кофе среднего рода. Дизайнер, кстати, в это время прихлебнул кофе из своей кружки и с недоумением посмотрел на остальных: «Ну оно же растворимое!»
За последние 20 лет, а это уже немалый срок, информационное пространство России заполнило множество изданий разной степени качества. Где-то позволяют себе и стиль попроще, и ты-общение (ну мы-то, сам понимаешь, дорогой читатель, исключение, мы ведь работаем на молодёжную аудиторию), и погнаться за младшей нормой, как бы непривычно она ни звучала (да, «йогУрт», мы верим, что ты приживёшься у нас на Урале!)... Но вот когда на федеральных каналах и радиостанциях дикторы неправильно склоняют составные и собирательные числительные, а в субтитрах путают -тся и -ться, становится как-то неудобно что ли. В конце концов их ведь люди слушают. А зритель, он не тупой, как порой думают журналисты. Среди зрителей и кандидаты наук встречаются, и даже доктора. И перед ними позориться как-то не комильфо. Наш дизайнер, уже допивший кофе, добавляет, что кроме остепененных зрителей за телеэкраном ещё могут сидеть дети. А дети — они же что услышали, то и говорят. И язык, вроде бы, живёт, только если на нём говорить... В общем, ты нас наверняка понял, наш дорогой читатель.
Ну и в завершение наших полуночных посиделок на редакционной кухне за ноутбуком, мы хотим тебе сказать, читатель оСМИнога: мы, правда, хотим, чтобы ты нас читал. Мы, правда, хотим, чтобы ты не видел на наших страницах ошибок (поклон от корректора). Мы, правда, хотим, чтобы тебе нравилось, каким грамотным и красивым, современным языком написаны наши тексты (тебе машут ответсек и редактор). Мы хотим, чтобы тебе было приятно держать каждый наш номер в руках (верстальщик и дизайнер расплываются в счастливых улыбках). Мы тебя любим, читатель. Мы работаем только для тебя.
Так получилось, что готовя для фестиваля газеты, мы совершенно про это эссе забыли. То есть пообещали друг другу, что напишем, но дедлайн почему-то себе не поставили, и опять загнали себя в цейтнот. В общем, как в любой нормальной редакции иногда бывает.
Ты, вероятно, удивишься, дорогой читатель, но сегодня мы решили поговорить о влиянии СМИ на русский язык. Тема, надо признать, весьма своеобразная. Пока не сядешь и не начнешь чего-то на неё писать, мыслей в голову вообще не приходит. Поэтому, сидя перед монитором в поздний час, редакция много курила, много пила кофе и материлась.
Дело в том, что структурировать свои мысли о том, как пресса и медиа влияют на своего потребителя, нежели непосредственно на язык, намного проще. После долгих обсуждений мы пришли к выводу, что всё-таки влияем на язык опосредованно, именно что через свою аудиторию, через каждого конкретного зрителя, слушателя и читателя. Чтение художественной литературы стало менее массовым, чем в Советской России. Поскольку журналистика и публицистика предполагает оперативный отклик на факты и события действительности, именно журналистские материалы являются тем доступным образцом правильной речи, на который в постсоветский период стали ориентироваться русскоговорящие. Именно из-за того, что языку СМИ многие сейчас подражают, в речь как функционирование языка в процессе общения стали проникать достаточно интересные явления.
Для пишущего человека не секрет, что журналистика — это не только творчество. Мы, как и многие наши коллеги, прекрасно понимаем, что работа в редакции — это тяжелый производственный труд, это фабрика новостей. Естественно, для ускорения процесса создания материалов, особенно информационных, стали использоваться различные клишерованные конструкции. Они ведь облегчают жизнь не только коммуникантам, но и приёмникам информации, значительно упрощая восприятие сообщения. С другой же стороны все эти «работают в обычном режиме», «в связи с инцидентом будут приняты меры», «ответственность за преступление взяли на себя» и другие часто встречающиеся в текстах новостников фразы делают речь штампованной. И если в некоторых жанрах нельзя избежать стандартизации, подчиняясь требованию лаконичности, то в прочих стереотипность воспринимается аудиторией не как стилевая черта публицистического стиля, а как тенденция в использовании лексико-синтаксических средств — то есть как образец. Именно из-за этого в обстановке неформального общения среднестатистических взрослых людей, как правило, не близко знакомых, время от времени мелькают языковые модели, не соответствующие речевой ситуации: «Девочка, ты по какому вопросу плачешь?».
Близко стоит и вопрос о лексике, используемой в медиасреде. Журналист как никто другой должен обладать широким словарным запасом: в противном случае его тексты становятся блёклыми, однотипными, скучными. В целом, неинтересными и заведомо проигрышными. Так что вовсе не удивительно, что в журналистских произведениях в бой за внимание читателя идут резервы общеупотребительной лексики, а также слова, проникающие из научного и официально-делового стиля (этому, как мы уже определили, способствует стандартизация речи). Важную роль играют слова общественно-политического содержания (Президент, командная система, тандем) и политический новояз (единороссы, мгеровцы), термины экономической (приватизация, девальвация рубля, либерализация цен), научно-технической и производственно-технической сфер (эргономичный, гидроакустика, антивещество), спортивные термины (пенальти, офсайд, тулуп) и лексика шоу-бизнеса (релиз, райдер, саундчек). С одной стороны всё это способствует повышению осведомленности аудитории о происходящем в конкретной сфере жизни общества и заставляет не до конца понятое позже уточнить в справочнике, в том числе и непонятные слова (в этом месте наш дизайнер обиделся и вышел из кабинета, потому что с его требованием использовать глагол «погуглить» никто не согласился). С другой же стороны это может подействовать совершенно противоположным образом. Желание использовать «красивое слово» (и зачастую иностранное), значение которого мыслится как якобы понятное, вместо более простого (например, «рандомный порядок» вместо «случайный», «экзекуция» вместо «исполнение наказания»), неизбежно влечет за собой вероятность ошибки употребления. И, казалось бы, будь проще и всё такое, ан нет. Погоня за красивостью.
Напрямую, кстати, на русский язык действует активное использование в публицистике иноязычных префиксов (приставок) типа экс-, а-, анти-, нео-, квази-, ультра- (экс-премьер, аморальный, антинародный, неонацизм, квазигосударство, ультраконсервативный) и других, а также постфиксов (суффиксов) -изм, -ость, -ство, -ист (валюнтаризм, латентность, суперменство, экстремист). И тут опять же разговор про что такое хорошо и что такое плохо. Казалось бы, слов-то становится больше, живи да радуйся. Но нет же. Мы не можем радоваться, когда речь идёт о родном языке (тут дизайнер, заглянувший в кабинет услышал полное патетики высказывание и снова скрылся из виду). Есть, к примеру, в английском языке замечательный суффикс -able, служащий для образования прилагательных. Чем он, спрашивается, хуже других иностранных аффиксов? Благодаря нему, к примеру, появилось в интернетах слово «обнимабельный», которому мы попробовали найти адекватный истинно русский синоним, но не нашли. И слово-то в общем милое, тёплое и душевное, но для неподготовленного уха и глаза весьма экстравагантное. Ну или тот самый глагол «погуглить» (англ. — to google) — искать в поисковой системе Google. Чем он плох? Ведь язык стремится к сжатости, а одно слово явно выигрывает у пяти слов? Редакция осталась в замешательстве.
На этом этапе написания нашего редакционного эссе вернулся дизайнер и принёс с собой интересную мысль про языковую игру: мол, намеренное нарушение норм речевого поведения вызывает смех. Мы с ним, конечно, дружно согласились. Но мы были бы не мы, если б сразу не стали анализировать этот тезис. Психологической основой языковой игры является эффект обманутого ожидания. Но чтобы ожидание было обманутым, необходимо, чтоб оно изначально хотя бы было. Сюда же и аллюзии — без знания прецедентных текстов их использование просто не сработает. И опять же умный и желающий учиться читатель обратится к первоисточнику (да-да, погуглит) — а не жаждущий знаний к первоисточнику обращаться не станет, пропустив интереснейший приём текстообразования по параллельной плоскости. И вроде бы мы же учим своего читателя, мы стараемся дать ему больше информации, чем у него есть, чтоб ему было с нами интересно, чтобы он от коммуникации с нами не отказывался. И совершенно другой вопрос — что нужно изначально обладать достоверной и точной информацией, чтобы ею иметь полное моральное право делиться. И мы, конечно, не об обязательной верификации фактов.
Русский язык вообще богат на вариантные формы. Иногда они равноправны (как пара «хабаровец — хабаровчанин»), иногда обусловлены стилистически («полощет — полоскает»). Ещё бывает, что младшая норма, уже закреплённая в словарях вполне себе официально, звучит и в бытовом разговоре убийственно для уха, а уж когда в СМИ — вообще хочется на себя руки наложить. Это мы про «договорА», «корректорА», «редакторА». Ну серьёзно. И ещё кофе среднего рода. Дизайнер, кстати, в это время прихлебнул кофе из своей кружки и с недоумением посмотрел на остальных: «Ну оно же растворимое!»
За последние 20 лет, а это уже немалый срок, информационное пространство России заполнило множество изданий разной степени качества. Где-то позволяют себе и стиль попроще, и ты-общение (ну мы-то, сам понимаешь, дорогой читатель, исключение, мы ведь работаем на молодёжную аудиторию), и погнаться за младшей нормой, как бы непривычно она ни звучала (да, «йогУрт», мы верим, что ты приживёшься у нас на Урале!)... Но вот когда на федеральных каналах и радиостанциях дикторы неправильно склоняют составные и собирательные числительные, а в субтитрах путают -тся и -ться, становится как-то неудобно что ли. В конце концов их ведь люди слушают. А зритель, он не тупой, как порой думают журналисты. Среди зрителей и кандидаты наук встречаются, и даже доктора. И перед ними позориться как-то не комильфо. Наш дизайнер, уже допивший кофе, добавляет, что кроме остепененных зрителей за телеэкраном ещё могут сидеть дети. А дети — они же что услышали, то и говорят. И язык, вроде бы, живёт, только если на нём говорить... В общем, ты нас наверняка понял, наш дорогой читатель.
Ну и в завершение наших полуночных посиделок на редакционной кухне за ноутбуком, мы хотим тебе сказать, читатель оСМИнога: мы, правда, хотим, чтобы ты нас читал. Мы, правда, хотим, чтобы ты не видел на наших страницах ошибок (поклон от корректора). Мы, правда, хотим, чтобы тебе нравилось, каким грамотным и красивым, современным языком написаны наши тексты (тебе машут ответсек и редактор). Мы хотим, чтобы тебе было приятно держать каждый наш номер в руках (верстальщик и дизайнер расплываются в счастливых улыбках). Мы тебя любим, читатель. Мы работаем только для тебя.
-
-
27.04.2012 в 21:21Ты молодец)